прорвало какую-то плотину и теперь от смеха

никому не спастись!

Я выскочил в кулисы. Ефим стоял у рампы и негромко, ненавязчиво, вроде бы даже

через силу, произносил какие-то слова. Зрители затихали, лишь чтобы их услышать.

Я тоже смеялся и то ли от смеха, то ли от неловкости сунул рукописи, которые все

еще держал в руке, мимо кармана.

Потом выступал Жванецкий, потом в артистическую набилось народу: сверканье глаз,

поздравления. Михал Михалыч раздавал автографы, Альбинин в углу уже откупоривал,

я готовился сказать, что я не пью, но одну, ну две...

И тут вошла старушка с ведром и шваброй, поставила ведро, протянула Фиме мои

рукописи и сказала: "Это ваше?" Альбинин, поворотив голову и не прерывая работы,

сказал: "Это Витино!" На что старушка, смерив его высокомерным взглядом,

сказала: "Я лучше знаю! А вы тут особенно-то не мусорьте!"

Хочется написать: "Прошли годы", но они не прошли, а пролетели. Кто-то по-

прежнему подает надежды, кто-то из артистов-юмористов уехал в иные страны;

некоторые, не старые еще люди, ушли навсегда...

За эти годы Ефим не сдался, не скурвился. Звездная болезнь коснулась его одним

крылом и прошла быстро, как летом насморк. Он много трудится.

И если слезы очищают душу, то хороший смех - ее кормит!