все конечное забыто

и стерто. Я, как седой старец, сижу здесь в глубокой задумчивости и тихо, почти шепотом, объясняю себе картины. Меня слушает ребенок, хотя он и помнит все сам без моих рассказов.

Со мной случилось внезапное чудо: я вдруг очутился на седьмом небе, перед сонмом богов. В знак особой милости мне было предоставлено право пожелать чегонибудь. "Хочешь, - спросил Меркурий, - молодости, красоты, власти, долгой жизни или любви первой красавицы в свете, или какуюнибудь другую усладу из нашего хлама, - выбирай, но чтонибудь одно"... После минутного раздумья я обратился к богам со следующими словами: "Почтенные современники! Я выбираю право всегда смеяться последним". Ни один из богов не ответил ни слова, но все засмеялись, из чего я заключил, что, вопервых, просьба моя уважена, а вовторых, что боги обладают тактом: было бы ведь некстати серьезно ответить мне: "Да будет потвоему"!

Какоето неопределенногрустное настроение овладело мной при виде бедняка, медленно пробирающегося по улице в потертом светлозеленом с желтым отливом сюртуке. Мне было жаль его, но особенно взволновал меня цвет его сюртука, так живо напомнивший мне мои первые ребяческие попытки в благородном искусстве живописи: этот цвет, как нарочно, представлял мое любимое сочетание красок. Не грустно ли в самом деле, что в жизни совсем не приходится встречать этой краски, о которой до сих пор я вспоминаю с таким удовольствием? Все находят ее резкой, неприятной, годной разве для размалевки грошевых игрушек. Если мне и случается натолкнуться на нее, то, как на грех, всегда при какойнибудь грустной

встрече, в роде упомянутой. Это всегда сумасшедший или другой несчастный, словом, человек, чувствующий себя лишним на белом свете и не признаваемый людьми за собрата. ... А я-то всех своих героев окрашивают в этот незабвенный желтозеленый цвет! Не общая ли это участь радужных красок нашего детства? Не становятся ли малопомалу цвета этой эпохи жизни слишком яркими, резкими для нашего утомленного глаза?

Право, у меня хватило бы мужества сомневаться во всем, бороться со всеми, но я не осмеливаюсь познать, усвоить чтолибо, овладеть чем бы то ни было. Многие жалуются, что жизнь чересчур прозаична, что она не похожа на роман, где случай всегда вывозит. Я тоже недоволен, что жизньне роман, где приходится бороться с жестокосердыми отцами, колдунами и привидениями и освобождать очарованных принцесс. Все эти враги вместе взятыеничто в сравнении с теми бледными, бескровными, но живучими ночными призраками, с которыми я борюсь, хотя сам же вызвал их к жизни.

Двери счастья отворяются, к сожалению, не внутрь тогда их можно было бы растворить бурным напором, а изнутри, и потому ничего не поделаешь!

Моя душа, моя мысль бесплодны, и все же их терзают беспрерывные бессмысленные, полные желания родовые муки.

Неужели же мне никогда не