что и добропорядочные способны на хитроумие.

Если болезненный человек съест вишню, а назавтра сляжет с простудой, ему непременно скажут в утешение, что он сам во всем виноват.

Живость ума не слишком красит человека, если ей не сопутствует верность суждений. Не те часы хороши, что ходят быстро, а те, что точно показывают время.

Как трудно заниматься выгодным делом, не преследуя при этом собственной выгоды!

Какие услуги ни оказывай людям, им все равно не сделаешь столько добра, сколько, по их мнению, они заслуживают.

Какую бы нежность ни питали мы к друзьям и близким, их счастья все равно мало, чтобы осчастливить и нас.

Когда человек неспособен занять и развлечь себя, он берется занимать и развлекать других.

Когда я вижу человека, превозносящего разум, я готов держать пари, что он неразумен.

Люди готовы наобещать горы, чтобы избавиться от необходимости дать хотя бы крохи.

Люди редко примиряются с постигшим их унижением: они попросту забывают о нем.

Много говорят лишь о тех мыслях и книгах, которые интересны многим.

Монахами становятся из набожности, а солдатами — из нечестия, но затем те и другие исполняют свои обязанности почти всегда по необходимости или по привычке.

Мы без особого труда прощаем вред, причиненный нам

в прошлом, и бессильную неприязнь.

Мы делаем вид, будто нам лень завоевывать славу, и при этом лезем из кожи ради ничтожной корысти.

Мы знаем за собой много такого, о чем люди всегда умалчивают, и угадываем в них то, о чем умалчиваем сами.

Мы не в силах пренебречь презрением окружающих: у нас слишком мало самолюбия.

Мы не доверяем даже умнейшим людям, когда они советуют, как вести себя, но не сомневаемся в непогрешимости собственных советов.

Мы не очень печемся о благополучии тех, кому помогаем только советами.

Мы не понимаем, сколь притягательны сильные страсти. Нам жаль людей, живущих в вечной тревоге, а они презирают нас за то, что мы не знаем тревог.

Мы не так домогались бы всеобщего уважения, когда бы твердо знали, что достойны его.

Мы редко вдумываемся в чужую мысль; поэтому, когда нам самим приходит такая же, мы без труда убеждаем себя, что она совершенно самобытна — столько в ней тонкостей и оттенков, которых мы не заметили в изложении ее автора.

Настоящие политики лучше разбираются в людях, нежели те, что подвизаются на поприще философии; другими словами, именно политики — настоящие философы.

Наше суждение о других не так изменчиво, как о самих себе.

Нашу снисходительность мы приберегаем для праведников.

Неглупые дурнушки часто злы: их гложет досада на свое безобразие, ибо они видят, что красота восполняет любой недостаток.

Нелегко ценить человека

так, как ему хочется.

Немного здравого